Рождество.

Ляля в
глубине души считала себя «куколкой». Небольшого роста, изящного
сложения, увенчанная копной белокурых кудряшек — «пасхальная овечка».
Чрезвычайно гордясь четвертинкой фин-ской крови, она втайне мечтала о
бархатном платье такого цвета. В памяти тут же возникли стихи великого,
неизвестного поэта:

В малиновый бархат оденься, родная,
И больше не скажешь: «одна я, одна я…»
— Ну что ты, Милочка, это не цвет половиков в госучреждении, поверь
мне, это цвет вина, а вино на концерте возбуждает и всегда уместно!
Милочка вульгарно хохотнула. Ближе к полудню забежал ее поклонник
Славик — модельер. Рассказал, какие туалеты принято надевать на
Рождество. Лялю его болтовня раздражала, тем более он глядел только на
Милочку. «И чего они в ней находят — узень-кая, вертлявая, как тюлька!»
— досадовала она.
Во второй половине дня, простившись со всеми,
Ляля побрела на остановку. С утра был снегопад, а сейчас верхний слой
снега превратился в грязь, снизу обнажилась наледь. На остановке
резви-лись две малолетки-десятилетки на санках. Автобус подъехал, все
погрузились, гремя санками, в салон.
Вот и ЖД-вокзал. Ляля,
получая билеты в кассе, узнала, что по-езд отходит через пять минут.
Как суматошная курица, кинулась в тоннель по скользким гранитным плитам
на платформу. Только се-ла в вагон, поезд тронулся. Спустя некоторое
время она почувство-вала, что вагон не отапливался.
Напротив на
сиденье, подложив под голову грязную, мятую, местами полысевшую и
вылинявшую до отвратительного рыжего цвета кроличью шапку, во весь рост
нахально разлегся тинэйджер.
За окном лентой длинного фриза
проносились картины зимних пейзажей, поля, едва прикрытые прозрачными
покровами, пугали темной наготой, сугробы убежали в посадки-перелески,
— эх, кото-рый год в Поволжье гостит «сиротская» зима. Некоторые
поселки удивляли наличием сосенки или елочки возле дома. «Это они для
экономии, чтобы не тратиться на Новый год. Вышли, украсили, по-сидели,
выпили, — подумала Ляля. Мать говорила, что вокруг них воздух хороший,
душистый. А может, они из веток делают веники и ходят с ними в баню?» —
Ляля вспомнила, как сдуру на последней ярмарке приобрела веник из
пихты. Теперь мается от аллергии; нос заложен, насморк целую неделю.
Попа леденела на нетопленом сиденье.
— Мороженое! Пломбир, фруктовое, кому надо? — вошла ко-робейница. Кто-то купил.
— Довые люди! Повогите, кто может! — простонал сзади слю-нявый старческий голос. Ляля повернулась к окошку.
Слава Богу, прошел. У меня денежка только на обратную доро-гу.
Холодало, вечерело, небо было плотно закутано толстым фла-нелевым
одеялом из пухлых и мохнатых облаков. Серые сумерки прозрачной фатой
покрывали заоконную природу перламутровыми отсветами, ложились на лица
людей. В вагоне неспешно перегова-ривались, кто-то кашлял, в углу
приглушенно смеялись. Ляле почу-дилось, что на всех людях надеты
одинаковые посеребренные мас-ки вместо лиц.
Ноги совершенно озябли.
Мимо прошли два милиционера. Поезд замедлил ход. Крупная станция.
Маленькая девочка в смешной ушастой шапке играла две-рью, то повисая на
ручке, то закрывая или открывая ее.
«Только сквозняк устраивает», — раздражалась Ляля.
За окном закружила метель. Толпы людей стояли на перроне, увенчанные
шапками снега. По белой тропинке важно шагал уголь-но-черный ворон.
«Неужели попаду в метель», — испугалась она.
Но нет. Поезд отошел от вокзала. Снежные хлопья унеслись в другую сторону.
«Я тут совсем замерзну!» — стучала зубами застывшая Ляля.
— Девушка, а девушка? — позвала она. — У Вас сиденье отап-ливается?
Невзрачного вида девушка отрицательно мотнула головой.
— Молодой человек? Молодой человек?
Молодой человек не реагировал. Тинэйджер, свернувшись ка-лачиком, казалось, не дышал.
— Мороженое! Конус, эскимо, батончик в шоколаде! Кто жела-ет?
Прошла мимо.
«И я пойду за ней», — решилась Ляля.
Она открыла дверь в соседний вагон, и на нее тут же повеяло теплом.
Подхватив сумочки, она уселась напротив девушки в бело-снежной лохматой
шубе. Кого же шуба-то напоминает? Точно! Это шкура дракона из
«Бесконечной истории» — любимого фильма Милочки.
Поезд мчался дальше. Кусты и деревья, высаженные по краям дороги стояли солдатиками в шеренге.
«Как их много! Целая армия».
— Тургеневка! — басовитый голос рявкнул из хриплого дина-мика.
«Здесь что, был Тургенев?»
И она придирчиво оглядела маленькие одноэтажные домики, выкрашенные
голубой краской и сиротливо сидящие на голой степ-ной земле.
Будка стрелочника тоже оказалась голубой — василек на снегу. Рядышком
маленькое сельское кладбище освежало своей синевой бледное
мышасто-серое пространство. Кусты и поваленные деревья в небольшой
роще, под белыми пушистыми покрывалами были та-инственны и красивы, как
на немецкой открытке. В вагоне включи-ли свет. Соседка напротив,
подперев щеку ладошкой, безмятежно спала.
— У-у-у-у-у-у! У,
у-у-у-у-у-у! — загудел встречный и стреми-тельно промчался мимо,
перестукивая колесами. Под сиденьем та-рахтело и подогревало.
Разомлевшая от тепла, Ляля огляделась — интересных лиц не попадалось.
Сзади сидела скучная девица в шапке-чернобурке и каракулевой шубе —
предмет зависти Ляли.
«Это надо же, я работаю в культурном
учреждении, а хожу, бог знает в чем! А эта, наверняка секретарша в
офисе, расселась, как будто жена посла!» — погрустнела она.
За окном мелькнула березовая аллея. Эффектно! Белое на бе-лом.
— Сто шестьдесят первый километр.
Крохотный полустанок. Все дома выкрашены зеленой краской.
К урчанию в сиденье добавилось другое — Ляля поняла, что это у нее в животе.
«Я же ничего сегодня не ела! Под ложечкой сосет. Я приеду, а они меня
не ждут, я ведь обещалась завтра». Она по-детски рас-строилась, что
останется голодной.
— Морожено! Покупайте, в последний раз предлагаю…
«Сегодня же Рождество! Я тете купила торт «Шоколадный принц». Там на
крышке коробке почти такой, из "Щелкунчика". Хоть торт поедим», — в
полудреме утешила себя Ляля, сглатывая слюнки.
— Сто шестьдесят
девятый километр, — объявил голос с по-толка. В окно смотрели три
домика, и каждый был окрашен по-своему. На деревьях — грачиные гнезда
повисли серыми мотками шерсти.
В Кротовке дома желтели канарейками.
— Вжик, вжик, — проехали по мосту через реку. За вокзалом росли высокие
деревья, под ними разбросаны десятки крупных тем-ных ягод. «Это же
птицы! — догадалась Ляля, — они, наверно, спать собрались».
Наконец-то приехали. Все вышли на привокзальную площадь ждать автобус. Одна тетка зашла к диспетчеру и вскоре всем объя-вила:
— Автобус отменен.
Все расползлись кто куда. Что же делать?
Восемь часов вечера. Небо было пошло плюшевое с золотыми пуговками
звезд. На земле лежали кобальтовые тени. Хорошо, что чуть-чуть
подмерзло.
К Ляле подошел человек.
— Вы местная?
— Да,— слегка помедлив, ответила она и присмотрелась. Тем-ные, блестящие глаза открыто, с каким-то затаенным ожиданием









глядели на нее. Коричневая вязаная шапка низко надвинута на лоб. Серое
пальто мешковато сидело на длинном теле. Пушистый шарф неопределенного
цвета не закрывал шею и остро выпирающий ка-дык. «Да он алкаш!» —
испугалась Ляля, и брезгливо сморщилась.
— Мне нужно добраться до больницы. Не знаете, далеко? В районную поликлинику.
— Это в центре, у меня там родственники живут, — осторожно ответила она, отметив про себя четкость его речи.
— Может, мы с Вами пойдем пешком? Не возражаете? — веж-ливо предложил мужчина.
Делать нечего, все равно надо двигаться.
— Пойдемте, только я хочу Вас предупредить, здесь два часа пешего пути.
Вы издалека? В командировку? На лечение? — быстро и бесцеремонно
засыпала вопросами его Ляля. — Я знаю, здесь есть один
врач-психотерапевт, недавно приехал с Запада. Григорий Со-вок. Вы к
нему?
— А что лечит этот врач?
— Не знаю. Я редко бываю в гостях у тети. Один раз в полгода.
— Позвольте сначала представиться. Василий Толстов. Живу в Самаре.
Раньше был инженером, сейчас, временно в свободном па-рении.
Вообще-то я не без странностей, нездоров, были у меня кое-какие
проблемы. Хотите, я Вам по дороге расскажу? Случай у меня редкий,
интересный, не всякому поведаешь. Я еще у вокзала на Ва-ше миловидное
лилейное лицо посмотрел, вот думаю, светлокудрая головка, достойная
доверия.
Они шли по заснеженной темной улице, ароматной свежестью
веял воздух, пронизанный лунным дыханием. Кое-где в домах све-тились
маленькие окошки. Тишина, ни дуновения. Тонкие ледяные корки хрустально
хрустели под ногами. В селе рано ложатся спать. Ляля искоса посмотрела
на собеседника — часто и громко шмыгая носом и неестественно высоко
подняв плечи, он шел, наклонив го-лову, всматриваясь в кашицу дорожного
полотна, будто читая стро-ки, видимые только ему.
— Вас как зовут, извините, не расслышал?
— Ольга, — пробормотала Ляля. Будучи натурой прагматич-ной, она слегка
растерялась, а ведь мало кому удавалось сбить ее с толку.
— Ольга? А можно Оля? Хорошо? Оля, простите, я хочу спросить. Ничего? Вы к куклам как относитесь?
— Я? Не… знаю…
— Ну, у Вас были куклы?
— Да, их было немного, — Ляля оживилась, побоявшись вна-чале
каких-нибудь пьяных излияний или рассказа о редкой неизлечимой болезни.
Чувствуя свое превосходство, она стала вспоминать:
— Ну, когда я
была совсем маленькой, отец подарил мне плюшевого слоника. Он крутил
головой в разные стороны. Но мой младший братишка выпотрошил его. Потом
были заводная курочка, робот.
— Это все не куклы. Продолжайте, пожалуйста.
— Потом отец из Москвы привез любимой дочке большую и дорогую куклу. Я
тут же с подружками побежала на речку купать ее, а потом мальчишки
переехали ее велосипедом. Я так сильно напугалась, боялась, что отец
побьет меня.
— Как я Вас понимаю? Неужели не жалко?
—
Конечно. Кукла-то дорогая... — Потом еще были пупсики, но у них не было
одежды, волос, купать правда можно было всегда, но играть было
неинтересно.
— А сколько Вам было тогда лет?
— Лет? Наверное
около десяти. И еще у меня была одна кукла, в десятом классе. Один
мальчик подарил поролоновую цыганку. У нее была половина туловища и
синие волосы с крупными завитка-ми, круглые серьги и пышная грудь —
карикатура на Кармен. Если честно, я совершенно равнодушна к куклам. Не
люблю их.
— Оля, а они не снились Вам?
— С чего бы?
— А у меня все по-другому. Я ведь кукломан, — огорченно вздохнул собеседник.
— Что-что Вы сказали? — Ляля ушам не верила. Может, по-слышалось?
— Да-да, я — кукломан. Сейчас по порядку все расскажу.
Детство. Я помню себя застенчивым болезненным мальчиком. Дичусь
незнакомых людей, тушуюсь перед девочками. И вот одна-жды, мы с мамой
явились в гости к ее подруге. Там была девочка, черты лица в памяти не
сохранились, как впрочем и ее имя. Как же ее звали? Нет, не вспомнить.
Она повела меня в свою комнату и да-ла подержать свою любимую куклу
Асю. Боже мой! Как только я прикоснулся к ее волосам, шелковому платью
с оборочками, во всем теле и голове появилось чувство легкости и
радости. Голово-кружение было приятным, хотелось петь, танцевать,
кричать во все горло. Я весело и непринужденно общался со всеми, держа
в руках куклу Асю. Я упивался собственным обаянием. Никто меня не
узна-вал. Я сам не узнавал себя!
Потом мы пришли домой, мама за
телевизором гордо рассказы-вала отцу о моих успехах. У меня же болела
голова, во всем теле появилась вялость, хотелось спать.
Во сне я видел только эту Куклу. Каким незабываемым был тот волшебный сон!
Вот неслышно Ася подошла к изголовью, взглянула фиалковы-ми озерами
глаз. Улыбнулась буддийской улыбкой и чуть слышно пролепетала:
«Васенька, об одном прошу тебя: помни меня, всегда помни», —
взволновала всем нежно-детским обликом… Или мне почудилось?
Когда
я подрос, любовь к куклам окрепла. По дороге из школы домой я
специально делал крюк к магазину «Игрушка». Иногда за-держивался возле
песочницы и подолгу наблюдал за игрой малыш-ни.
Взрослея, я
чувствовал, что вместе со мной растет и моя тайная страсть к
собирательству игрушки. Однажды на скамейке я увидел щуплую неприятную
девчонку с красивой куклой в руках. Неболь-шая, с нежно-розовым лицом,
с настоящими черными волосами (так увиделось издалека), кукла выглядела
Королевой Непала. «Загра-ничная, — понял я. — Все равно, поиграет,
сломает и выкинет, а мне нужнее». Я сделал равнодушное лицо и, проходя
мимо этой корявой дурнушки, резко вырвал куколку и побежал в ближайшую
подворотню. Ку-ку, девчонка осталась с носом! Она даже не успела
закричать, а меня уже и след простыл.
Вечером, дождавшись, когда
родители уселись смотреть теле-визор, я на цыпочках прокрался в ванную,
достал добытую драго-ценность и начал рассматривать ее. Рассматривать —
не то слово. Я занимался созерцанием этого инопланетного существа.
Милое ли-чико, ручки и ножки из пластичной массы были со вкусом
оттенены зеленым платьицем в горошек, как будто просыпали манку.
Глазки, опушенные густой каймой загнутых ресниц, то открывались, то
за-крывались. Но самая замечательная деталь этой куклы — густые
шелковистые локоны.
Счастье обретения было так велико, что у меня
закружилась го-лова. Стараясь не упасть, я вышел из ванной, прошел в
свою комна-ту и заснул зачарованным сном.
На другой день я
проснулся в измятой одежде и сразу вспомнил о том, что произошло
накануне. Посмотрел на часы — двенадцать часов дня. В коридоре
слышались оживленные голоса. Когда я пе-реоделся и вышел на кухню
позавтракать, мать мне весело расска-зала, что утром нашла хорошенькую
куколку, которую (о, ужас!) тут же подарила соседскому ребенку.
Так я отдалился от своей матери.
Иногда я подходил к киоску «Союзпечати», просил показать ку-колку,
внимательно рассматривал, распознавая отличие той или иной
фабрики-изготовителя, технологию производства, возвращал тетке и
убегал.
Годы учебы в политехе были для меня кошмаром.
Зубрежка, конспекты, чертежи, экзамены. Скучал невыразимо. Никто вокруг не интересовался куклами.
Когда я устроился на работу и стал жить отдельно от родителей, то решил
вволю предаться страсти коллекционирования. С каждой получки покупалась
куколка. Здесь были и маленькие пупсики, го-лыши в ванночке,
целлулоидный Ванька-встанька, большая кукла Таня. Потом появились куклы
с волосами. Но все отечественные. Немецкие куклы жили в Германии или в
Сингапуре, или в спецрас-пределителях для блатных.
Я помню каждый
благословенный вечер того периода. Вот я прихожу с работы, усаживаю их
в кружок, осыпаю поцелуями розо-вые пальчики, рассказываю новости дня,
а они безмятежно и вни-мательно слушают. Мягко глядят на меня,
улыбаются улыбкой Бес-смертных, некоторые иногда произносят: ма-м-ма,
ма-м-ма.
— Кукла Катя, что ты там шепчешь?
— Ва-сень-ка, ты про-сто пре-лесть. Ма-ма-ма-ма!
— Почему, ма-ма?
— Да про-сто по-то-му. Ш-ш-ш.
Дома, в окружении своих подружек я чувствовал себя счастли-вым
человеком, будто появились крылья за спиной. Хотя мало кто знает, что
такое счастье.
Я просто летал от радости. Да!
Ничего дурного
не видел в этом своем занятии. Другие вон со-бирают модели машинок,
перочинные ножики, пивные банки, бу-тылки, оружие, наконец, а я —
кукол. Да что такого?
Эта любовь повлияла и на мою личную жизнь.
Я стал симпа-тичным, общительным, все девушки представлялись мне
куколка-ми, да они чувствовали, как бархатно и легко я смотрю на них,
сами знакомились со мной, сами приглашали на вечеринки. Но как толь-ко
выяснялось, что подруга не играет в куклы, я тут же прекращал
знакомство.
Однажды меня свели со студенткой аэрокосмического универ-ситета Ларисой. Спокойная, беленькая, она напомнила куклу Катю.
Я при первой встрече с человеком, независимо от пола, сразу смотрю на
рот — если уголки губ опущены вниз или губки собраны в куриную гузку —
все, кранты. А эта ничего, на лице легкая ку-кольная полуулыбка. И
пальчики тоненькие.
Оля, а у Вас тоже улыбчивое и круглое личико. Вам говорили?
Так вот, Лара собирала фарфоровых собачек. После нескольких встреч мне
показалось — нашлась родственная душа. Но я робел, очень робел. Не
спешил открыться. Наконец, однажды решился и привел к себе показать
свою страну.
Она как вошла, увидела мой кукольный «дом-игрушку» — пря-мо оцепенела.
Опустилась на стул, притихла, обалдела. Потом вспомнила про какое-то срочное деловое свидание и быстро, не прощаясь, ушла.
Я сначала ничего не понял; хожу на подъеме, — вот, думаю, женюсь. И будет у нас кукольно-собачий дом.
А она взяла и выпала из поля зрения. На звонки не отвечает. С работы уволилась. Может вообще уехала…
Потом какая-то сука настучала моим предкам, что свадьбы не будет. Мать сразу в истерику.
Короче, без меня пришли в квартиру, все вынесли и увезли.
Я как раз купил старинный «кузнецовский» кукольный сервиз, вечером
прилетел домой. Думаю, сделаю «чайную церемонию» — посидим, поулыбаемся
друг другу…
Вошел. Пусто!!!
Меня прямо затрясло. Сердце сжалось, как будто кто-то взял в руки и сдавил. Тяжко стало дышать, я упал.
Я тогда уже не работал. И денег у меня не было. А куклы ред-кие,
дорогие, нигде таких не сыщешь. Так два дня я провел в оце-пенении —
вместо колдовского мира осталась горстка пепла. Не мог спать, есть.
Ненависть съедала душу!
Мать по телефону железным голосом сказала, что куклы отдали в какой-то детский дом.
Нужны были деньги. И продать нечего. Они, гады, даже книжки и открытки
увезли. Такая Пустота! Ну хоть что-то, на почин коллек-ции. Вдруг
осенило.
У соседки-пенсионерки стояли в серванте две фарфоровые
фи-гурки — куколки-сплетницы. Они еще качались на ножке, как ки-тайские
болванчики. Суррогат конечно, не куклы.
Еле дотащился до балкона, перелез на ее сторону.
— Если заперто, стекло разобью.
Но дверь была открыта и старухи не было дома. Если бы воз-никла, побил
бы на месте. Схватил в руки двух сплетниц, повертел, посмотрел, как они
раскачивают своими юбочками — чуть полегча-ло.
Дай, думаю, пошарю
по квартире, может, что еще найду? А у нее ни салфетки, ни подушечки.
Старый продавленный диван, сер-вант полный штампованного хрусталя, на
стенках ковры темных от-тенков, такие распределяли на работе по блату.
И никакого уюта!
Эта старая кошелка всю жизнь провела на партийной службе, ничего не отставила себе от детства. Ничегошеньки!
Прошел на кухню, смотрю, на верхней полке кукла — баба с косами, в
сарафане, ручки сложила кренделем на груди и ухмыляет-ся, играя
ямочками на щеках. Как родная бабуля обогрела меня эта грелка на
чайник. На фартучке вышивка: «дорогой Клавдии Ильи-ничне на память от
сослуживцев». Кукла все ж таки, кукла Унес и ее с собой.
Потом старуха соседям голосила — воры влезли, украли все ценные вещи. А милицию, старая дура, не стала вызывать.
Так вот, с грелки у меня начался новый этап собирательства. Потом стал
копаться в контейнерах, на свалках. Первая находка — кукольная ручка с
часиками на запястье. Я все время ее носил в кармане. Очень она меня
умиляла. Следом появилась кукла без ножек.
Из родных я общался только с двоюродной сестренкой Мариш-кой. Это она сшила тряпочные ножки безногой куколке.
Вам странно, с чего это собирают «битое и колотое». Ну и что? Они также
хороши, тоже с любовью сделаны, в них та же тайна. Они не виноваты, что
люди сломали их, оторвали ручки и ножки.
Хорошо, что Мариша меня тогда поддержала.
— Мужик не пьет, не курит, пусть блажит, — говорила она. Иногда
приносила картинки, открытки с куколками. И книжки. Я сказку «Золотой
ключик, или Приключения Буратино» наизусть вы-учил.
«Бедный я,
несчастный, никому-то меня не жалко. У меня нико-гда не было мамы. Ах,
я несчастный! Мой бедный отец все равно скоро умрет от голода и холода.
Я его единственная опора в старос-ти. Пожалейте меня», — вдруг тонко и
противно завопил Василий Толстов и стал подпрыгивать высоко поднимая
коленки.
— Что Вы делаете?! Что вы от меня хотите? — Ляля шарахну-лась в сторону.
— Да это я так, цитирую. Вы что, не помните, как Буратино об-щался с Карабасом Барабасом?
— Нет! Я дурацких книг в детстве не читала! Вы меня напугали.
Он остановился, перевел дыхание и, приблизив взволнованное лицо, умоляюще взглянул на Лялю.
— Извините, ради Бога! Я не хотел, успокойтесь, я не буду больше прыгать. Так вот, я даже «Щелкунчик» Гофмана до дыр за-читал.
А тут наступил девяносто первый год. Библиотеки закрылись, магазины
игрушек опустели, началась страшная жизнь по талонам. Сестренка,
знаете, душевная девушка, уговорила меня перебороть эту страсть, забыть
обо всем. И получилось. Три года жил, как все. Тогда всем было ни до
чего.
Я устроился на работу вахтером в одном учреждении культуры, хорошо что не в магазине игрушек!
А тут взяла и приехала выставка из японского посольства. У них там для девочек делают дворцовые комплекты.
Принц и принцесса, самураи, фрейлины, музыканты и музы-кантши, все на
подставках, на красной лестнице с потолка до пола сидят и смотрят
лаковыми глазками. Роскошь немыслимая! Даже в изощренных фантазиях
представить себе невозможно такой красо-ты. Парчовые одежды, феерия
черного и алого, подцвеченная золо-ченой фольгой, затейливые прически
из аспидно-черных волос, бе-леные личики, черненые зубки.
Ну, все! Прощай, покой!
В висках одна мысль стучит — японские куклы, куклы! Хотел даже стащить
из музея. Потом испугался — найдут, посадят. А в тюрьме мне не жизнь.

«Как взволнованно твое сердце, когда случается
Кормить весенних голубков,
Гулять по бульвару мимо играющих детей,
Лежать в спальне, где курились чудесные благовония».

Оля, Вам это нравится?
— Что мне должно нравиться?
— Эти строки в японском стиле. Я их сам сочинил. Ну, как?
Ляле льстило подчеркнутое внимание собеседника, его страст-ная
увлеченность вызывала сочувствие, завораживала. Рядом с ним хотелось
быть искренней.
— Извините, но я поэзией никогда не увлекалась, чистосердеч-но призналась она.
— Жаль. А я в связи с выставкой стал интересоваться.
— А что было дальше? — почти разделяя его волнение, спро-сила Ляля.
— Неожиданно жизнь стала налаживаться. Одну женщину я встретил.
Алена — учительница рукоделия в школе. Она куклы делала. Гипсовая
головка и ручки приклеиваются к фону, а то, что должно быть платьем, из
ярких тряпочек приклеивается по краям. Чепуха, конечно! Я-то в куклах
понимаю. Это не куклы, а нарядные картин-ки-сувениры. Она оформляет их
в шикарные заграничные рамки и сдает в художественный салон. Может,
видели?
Зато сама эта женщина была настоящей куколкой. Высокая,
статная, с пышной грудью, она величественно носила себя. Нельзя было
спокойно смотреть на нее, особенно в те минуты, когда она выходила
после ванны, полуодетая, в маленьком румяном халатике сидела в кресле,
потягиваясь, восхищаясь своим чистым и белым телом, сплошь усыпанным
легчайшими веснушками и, словно кошка, мурлыкала вполголоса какие-то
приторно-сладкие строчки из любовной поэзии серебряного века. Страшные
мысли и мечтания приходили мне в голову: все бросить, навсегда
превратиться в Плюшевого Мишку и лежать на ее коленях, спать на одной
подушке с ней и слушать трескотню волнистых попугайчиков в тесно
заставленной цветочными горшками с гиацинтами старенькой хрущевской
квартирке.
Эта куколка помогла мне изучить искусство Куклы, так
сказать, генезис и морфологию. Я все деньги стал на литературу тратить.
Однажды сам попробовал сделать куклу. Купил книгу по изготовле-нию
игрушки, взял синтепон, ткань, шнуры, тесьму. Над выкройкой трудился,
возился, а сшить толком не смог. Кукла вышла кривобо-кая, немного
похожая на чучело. Потом сделал еще несколько мо-делей.
Хотел, чтобы получилась идеальная красавица нового века. Но ничего у меня не вышло. Очень расстроился!
Алена уговорила переключиться, собирать глиняные свистульки. Ну, свист он и есть свист. Неинтересно!
Как-то вечером шел я с работы, увидел — новый универсам открылся.
Зайду, — думаю, — не магазин игрушек и не «Детский мир», чего не зайти.
Поднялся я по трем ступенькам, а там, прямо в вестибюле отдел
коллекционных кукол.
Да, это Куклы! По восемьсот, по тысяче, по
шесть тысяч руб-лей. Попросил я одну показать, с бирюзовыми глазками, в
синем платье, взял в руки. Свет померк в глазах. Это — она, то что я
пы-тался создать, моя воплощенная идея. Вот и у меня мечта состоя-лась!

Ляля была до того ошеломлена исповедью этого человека, что просто молча шла и не отвечала.
— Оля, а что это за здание? — неожиданно весело спросил он. Вроде как театр.
— Да, это Народный кукольный театр, но я там ни разу не была. Еще одна
остановка и мы придем, — как-то суетливо, неловко и робко проговорила
она.
— Вот и чудненько! Видите, как я хорошо придумал, —
энер-гично и уверенно сказал он. — Есть такая народная поговорка: «За
вымыслом и беседкой времечко скоротали да длинную дорожку не заметили».
Сегодня Рождество! Дай, думаю, удивлю! Ха-ха-ха! — непринужденно
засмеялся он здоровым громким смехом. — А Вы, наверно, думали про меня,
что больной? Да нет! Я к другу приехал посмотреть его немецкую
коллекцию.
— Вон Ваша поликлиника. Вам туда, в переулок, —
неожидан-но для самой себя ответила каким-то безжизненно тусклым и
тихим голосом Ляля.
Они остановились у перекрестка. Немного
растерянная, вся под впечатлением странной исповеди Кукольника, она
подняла голову и пристально всмотрелась в своего собеседника. То ли
здесь улица была лучше освещена, то ли что-то случилось за время пути,
но че-ловека она не узнала. Перед ней стоял подтянутый, уверенный
Док-тор кукольных наук.
В темных бархатных глазах сверкали
лукавые и ласковые ис-корки, выдававшие независимый острый ум. Ляле
стало зябко и де-ревянно, не по себе, и она, отведя взгляд в сторону,
уставилась ку-да-то за его спину.
— Спа-си-бо, бы-ло о-чень
ин-те-рес-но Вас по-слу-шать. Же-ла-ю Вам сча-стья, — голосом маленькой
девочки залепетала она и ужаснулась. Это получилось помимо ее воли.
— Оля, а я желаю, чтобы Ваша мечта сбылась! Ведь Вы считаете себя
Куколкой? Ну и флаг Вам в руки! — бодро воскликнул он. Потом резким
движением распахнул полы пальто и из его глубин выдернул Куклу. —
Полюбуйтесь! Какая Ляля! Возьмите ее в руки, да не бойтесь, не укусит.
Она мне уже без надобности, не лучшая в коллекции. А Вам подарок на
Рождество!
«Да он маньяк!» — похолодела Ляля, но тут же отогнала эту глупую мысль.
Забыв о собеседнике, о метаморфозах, происшедших с ним, она неотрывно глядела на Куклу.
Под лунным сиянием ей привиделась незнакомка, сошедшая со звезд.
Каштановые волосы были заплетены в длинные косы и коро-ной уложены на
голове. Малиновое панбархатное платьице с белым кружевным воротником
снизу по подолу расширялось при помощи шифоновых оборок и мелких
кружевных рюшечек. Дополняла кос-тюм дамы рубиновая парюра.
Кукла
широко раскрытыми глазами глядела в другие миры, а пухлые губки
улыбались счастливо и отрешенно. Через плечо. Кук-лы была перекинута
плетеная соломенная сумочка-корзинка с цвет-ком штокрозы, на ножках
красовались настоящие лакированные туфельки. Кукла тянула навстречу
Ляле свои пальчики. На одном из них блестело лучистое колечко.
— Что за шутка?!! Что за шутка?!! — взволнованно вскричала Ляля
Схватившись рукой за забор, с изумлением поглядела она на
этого человека. Не было объяснения случившемуся. Без слов и мыс-лей
находила она ответ в давно зачерствевшем своем сердце, по-крытом
толстой деревянной корой равнодушия, в странно незнако-мом сладком и
нежном чувстве своем, вспыхнувшем к Кукле. И уже невыразимо близка
стала ей эта маленькая фарфороволикая прин-цесса. Вся дрожа, Ляля
прильнула к кукле всей душою, всем серд-цем, всем ликованием
обретенного детства. Потом крепко-крепко обняла ее и, отвернув от
Кукольника свое лицо, с которого рвалась улыбка, поспешно побежала к
тетиному домику, манившему янтар-ными окошками.
Улица опустела.
Подмораживало. Лишь только Рождественская Звезда незабываемо и
восхищенно глядела сквозь холод и лазурито-вую глубину неба на
Кукольную Страну.